Мне стало плохо – все планы рухнули, какая-то нелепая случайность. Что теперь делать? Прибежала мама. На вокзале ей сказали, что ничем помочь не могут, ничего уже не сделаешь. То есть они могут только арестовать продажу билетов, чтобы этот наркоман их не продал, но нам от этого ничего не будет – деньги они не вернут. Я плачу, звоню Ване Колчанову, он был уже во Владивостоке, говорю, что мы уже никуда не едем и вообще, смысла жить дальше нет. Но слышу, как сотрудник вокзала отказывается принять от нас заявление. Появляется какая-то надежда. Еще полтора часа и выясняем, что если нам в милиции дадут справки о том, что у нас все украдено, билеты нам для поездки восстановят. По справкам мы можем ехать без паспортов. Мы можем ехать! Вижу, как отходит наша электричка. Едем в милицию. Там уже все знают. Мы пишем заявления, объяснительные, до отправления поезда остается все меньше времени. В милиции нам сочувствуют и помогают быстрее оформить необходимые справки. Мы несемся на вокзал. Там уже осталась только дежурная. Она связывается с вокзалом Владивостока, и те обещают восстановить билеты. Уже 21-30, а до Владивостока ехать 4 часа. Последний автобус ушел в 20-00. Мы звоним всем знакомым, никто не может нас отвезти, и тогда тетя решается ехать на своей машине. Правда, надо решить вопрос, где ее там на месяц оставить. Дежурная вокзала передает во Владивосток, чтобы билеты начали восстанавливать, а нам, чтобы не терять время, надо уже выезжать. Звонят из милиции – срочно явиться. У нас надежда – вдруг нашли, вдруг сейчас отдадут все.… Нет, забыли снять отпечатки пальцев с машины. Теряем еще час и выезжаем в 22-30. 4 часа до отправления поезда.
Ночь. Туман. Тетя -хороший водитель, но ночью она не ездит. Молимся. Если суждено – успеем. Тетя созванивается с родственниками во Владивостоке, чтобы пристроить машину, но они в отпуске. Коллективным разумом решаем оставить машину на неделю на стоянке, а ключи и документы в камере хранения. Машина мужа моряка, 2003 года, стоит 14 тыс. у.е., а тут такое. Постепенно прихожу в себя, ведь еще 7 часов назад все было гораздо хуже. Звоним Ване, он подготавливает дежурную по вокзалу. За 3 часа доезжаем до вокзала. Час до отправления. Нам говорят, что за час все билеты восстановить не успеют, тогда мама принимает решение восстанавливать свои билеты в последнюю очередь. Все пишем какие-то заявления, бегаем по вокзалу. Успели восстановить билеты всем. Мы счастливы как никогда, бежим на посадку, 5 минут до отправления. Сама дежурная подошла к проводникам и начальнику поезда и посадила нас. мужа морякаЕдем. 2-30 ночи. От такого жуткого напряжения почти сразу засыпаем.
Хабаровск: "У них все законно, мы мараться не будем…"
Уже успели позавтракать и потихоньку приходим в себя. Мама простыла и плохо себя чувствует. Я хотела выйти в Хабаровске за лекарством для мамы, но в вагон зашли сотрудники милиции и двое в штатском. "Поступила информация, что у вас липовые документы". Мы достали все наши справки и остальные документы, которые нам в милиции посоветовали взять с собой. Права, зачетная книжка, копия паспорта, диплом, медицинский полис и т.д. Милиционер звонит кому-то: "… у них по нашей части все законно, вам надо - снимайте их сами, мы мараться не будем!". Между собой в разговоре онм называют фамилии Зима и Могильников, слышим слово ФСБ. 15 минут еще стоят, потом извиняются, желают доброго пути и уходят. Я опять плачу. Но при чем тут гэбня? Где мы и где гэбня… смешно.
Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой
Раннее утро 7 июля. Спит весь вагон. Проехали станцию Карымская. Около 8 утра подходят к нам 2 мента, один в штатском и женщина-ревизор. У Вани камера, он начинает снимать. Тот, который в штатском, говорит, что нам надо сойти в Чите, так как у начальника поезда вызывает сомнение подлинность наших документов. Мы отказываемся. Сомнения – проверяйте, звоните в Находку, еще 5 суток нам ехать – проверяйте. Тетя начинает спорить с ним, у мамы нет голоса, она сильно простыла. Ваня снимает на видео. "37 год уже наступил, сами не выйдете - ОМОН поможет," - очень цинично и нагло говорит тот, который в штатском. Позднее мы прозвали его "37 год", т.к он его постоянно вспоминал. Показываем все документы, но они даже не смотрят, в спешке сочиняют какой-то акт, начальник поезда кричит, что у него 18 лет стаж не прерывался, и ему не надо проблем с нами, "уходите по-хорошему". В акте расписывается майор СИЗОненко (говорящая фамилия, какой-то начальник), начальник поезда Котегов и проводница. Подъезжаем к Чите-2 и видим на перроне еще ментов 8 и штук 10 омоновцев. Сразу же открывают нерабочий тамбур, чтобы было удобнее нас выгонять. Я еще полусонная лежу на своей верхней боковой полке, меня снимают омоновцы и менты, кидают на пол, поднимают, я пытаюсь сопротивляться, так как вижу, что Ваню повалили на пол и бьют. У него кровь на плече и через майку на боку тоже проступает кровь. Тетя кричит: "не трогайте наших детей", а мама: "фашисты, уроды, козлы, убийцы". Это не оскорбление, это ее оценочное мнение. Меня тащат по коридору двое или трое, швыряют в тамбур, там бьют дубинками по почкам и пинают в живот, отчего я вылетаю из поезда и падаю на перрон, ударяясь затылком. Сразу же поднимаюсь, кружится голова и болит живот. Вижу, как Ваню головой вперед по ступенькам лежачего выталкивают из тамбура, у него камера на шее. "Камеру забирайте, бл.., снимайте камеру с него", - кричат менты. Подбегаю к Ване, снимаю с него камеру, убегаю метров на 10 от всех и прячу ее в свою сумочку.
Ваня лежит уже в наручниках, тапочки его по перрону разбросаны, вижу, как бьют маму в тамбуре. Кричу. Не помню что. Люди смотрят на все это, кто-то что-то говорит, кто-то заводит в поезд детей, чтобы они всего этого не видели. Дети плачут. Я плачу. Выкидывают всех остальных. У тети и у моего брата Васи Ремизова были паспорта, но Мишу Ремизова, 15 лет, выкидывают, и тетя, конечно же, выходит за сыном. Мы все в пижамах.
Ведут в ментовку ЛОВДЖВТ. Оскорбляют. Закрывают за нами две железные двери – решетки, и мы оказываемся в холле – там 2 туалета и несколько дверей в кабинеты и дежурную часть. Маме плохо, требуем вызвать скорую помощь – молчат. Позже приходит медсестра, кричит на нас, как будто мы преступники, дает мне, маме и тете корвалол, измеряет давление, ставит диагноз "нервный стресс и гипертонический криз". Рекомендует выпить горячий сладкий чай. Менты не дают кипяток, говорят, что у них не столовая. Начинаются допросы и досмотр вещей. Мы отказываемся без предъявления обвинения и требуем вещи досматривать при нас, а не в отдельном кабинете. Захожу в туалет, прячу отдельно кассету от камеры. Смотрят вещи, все разбросали по полу, всю одежду, ничего, естественно не находят, но забирают наши песни (мы напечатали себе листов 10 песен, которые хотели петь в поезде ("Марш веселых ребят", "Гренада", 3 песни Цоя, песня из к.ф. "Бумбараш" -"Дрожи буржуй, пришел твой смертный час", "Ветер перемен"). Копируют их себе. Мы шутим:- "шифруют".
Гэбешник снимает нас всех на камеру, весь день снимал. Требуем, чтобы нас отвезли снять побои. Прошло уже 5 часов, кипяток не дают, пить можно только воду из-под крана, зеленую и вонючую. Меня и Ваню везут снимать побои, маме плохо, и она отказывается ехать. Везут 2 мента и водитель. Я пою им песни "Пилота" и "Джек пота", рассказываю, что в Хабаровске менты не прогнулись, а вы - самые козлы здесь, в Чите, поэтому к вам Ходорковского и посадили, наверное. Менты грустные, видно, что им самим противно. Песни им понравились. Говорят, что они не виноваты, им гэбня приказала. Я им объясняю, что на суде, тем более на гаагском или швейцарском, как доказывать будете, что это приказ ФСБ? У вас же был выбор, у нас у всех всегда есть выбор.
- "Детей надо кормить". – "Хватит прикрываться детьми, думаете, они вам спасибо скажут, что вы им такую карму зарабатываете. Детей надо воспитывать, прежде всего, а не кормить, и воспитывать на своем примере. А какой пример вы подаете – прогибайся, ври. В жизни надо иметь позицию, а не позу. Бог все видит." Менты поникли. 2 часа мы ждали в очереди, когда же снимут побои, с нас потребовали заплатить по 600 рублей, мы отказались, и нас повезли обратно. Очень хотелось кушать, но менты не разрешали даже купить нормальной воды. Когда мы приехали, узнали, что тетя сбежала в прокуратуру. Мама лежала на скамейке, ей было очень плохо. Нас опять стали вызывать на допрос, мы отказались. Потом всех повезли в паспортно-визовую службу. Туда пришла и тетя. Женщина-майор, изображая сострадание, стала нас допрашивать. Все до малейших подробностей. Цель поездки, отношение к Путину и т.д., но ничего по делу. 4 часа нас держали там под охраной из 2 ментов. Очень хотелось кушать, и все болело. Постепенно настроение стало подниматься, стали петь песни. "Вставай, страна огромная" и другие. Нас попросили петь тише.
Около 21-00 нас отвезли обратно в ментовку. Там нас уже ждал сотрудник прокуратуры Прохоров Андрей. Стал нас допрашивать. Я попросила, чтобы он порекомендовал ментам дать кипяток, и только тогда, спустя 12 часов после задержания, мы первый раз попили чай. Допрашивали нас до часу ночи, потом опять, уже всех, повезли снимать побои. Два часа нас осматривали. Потехин – начальник ЛОВДЖВТ настаивал, чтобы я раздевалась в его присутствии, но женщина – врач попросила его выйти. Задокументировали только видимые следы побоев. Мне и Ване дали направление к врачу с подозрением на черепно-мозговую травму. Потом нас снова повезли в заточение. Очень хотелось помыться, и пришлось мыться в ментовском туалете, благо была горячая вода. Около 4 утра легли спать. Нас 6 человек. Из спальных мест там лишь две лавки. В еще одном открытом кабинете еще стол и кушетка. Я спала на столе, мама и тетя не спали, а Миша, Вася и Ваня спали на кушетке и лавках. Все тело болело, а еще провели ночь на деревяшках.
Утром менты нас разбудили и сказали, что у них не гостиница, и мы можем идти, куда хотим. Но из Читы выезжать нельзя, личности наши неустановлены. Мы сказали, что откуда нас взяли, туда и сажайте - три законных часа на выяснение личности прошли давно. Тетя пошла на вокзал, узнать, что можно сделать с билетами. Еще вчера они оформили остановку, а сегодня дежурная показывает тете радиограмму, в которой написано "до окончания саммита Корчевную Н., Корчевную Т., Ремизову М и Колчанова И. никуда не выпускать и никаких билетов не продавать". "У меня приказ от ФСБ - я не виновата". Все проговаривались. Гэбня настолько грязно сработала, делала все открыто.
Менты разрешили нам с мамой выйти в город к врачу, а Васю и Мишу тетя отвела в вагон-гостиницу, чтобы они поспали. Ваня остался в милиции один. Мы повесили флаг ОГФ, Ваня взял гитару и стал петь. Мы ушли, и флаг провисел минут 30, потом Потехин его сорвал, заявив, "что не надо устраивать здесь карнавал".
Мы пришли в офис ОГФ и центр поддержки гражданских инициатив (вчера поздно вечером они приходили к нам в ментовку, но их не пустили, сказали, что нас там нет). Там нас покормили и дали выйти в Интернет. В Интернете уже были первые вести с фронтов – сводки о репрессированных, почитали про себя и других, оказавшихся в подобной ситуации. Стало легче, но появилось ощущение, что началась война. Война между фашистским режимом и своим же народом. Страх окончательно пропал. Ну, все, напросились, "мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути".
Два периода в жизни: до Читы и после. Для себя мы сформулировали все так. Мы - лакмусовая бумажка, мы показываем на своем примере, какой в стране бардак. Мы не первые, поэтому нам уже легче. Первыми были нацболы и Ходорковский. Ходорковский от нас в 8 часах езды на машине.
Ближе к вечеру я вернулась в ЛОВДЖВТ, а мама с тетей и Ваней ушли в прокуратуру и больницу. Сидим втроем: я, Миша и Вася. Менты требуют, чтобы мы покинули помещение. Мы сказали, что без мамы ничего решать не будем и никуда не пойдем. Заводят бомжей, одного, другого, третьего. За 15 минут привели около 20 человек, все такие колоритные, как на подбор. Бомжи заняли все наши лавки, сказали, что их привели сюда фотографироваться. Никто их не фотографировал, кроме меня, бомжи через полчаса стали негодовать, почему их не выпускают. Я им объяснила, что их сюда привели, чтобы мы побрезговали и ушли. Но мы не брезгуем, ведь вы такие же люди, просто не смогли постоять за себя когда-то, когда государство лишило вас всего, и сдались. Рассказала им про нас. Бомжи возмущались. Я позвонила тете, они прибежали к нам.
Менты их уже к нам не пускают, тогда тетя стала поднимать бомжий бунт. "Бомжи, вы ни в чем не виноваты!" "Да, мы ничего плохого не сделали, у нас документы есть, зачем нас со всего города сюда свезли?" "Они пользуются вами, чтобы мы ушли, но мы не уйдем!" "Открывайте двери, выпустите нас, мы приличные люди, а не преступники!" Бомжи стали кричать, бить пустыми пластиковыми бутылками по стене, трясти решетку. Менты были вынуждены их выпустить. Тетя с мамой и Ваней снова зашли к нам. Пришел другой прокурор - Бато Баторович Ванчиков. Позднее мы звали его Батон Батонович. Он был на стороне ментов и брал с нас объяснительные по заявлению ментов, что мы их оскорбляли и били. Трагикомедия.
Мы с хлоркой помыли наши лавки. Опять допросы. Ни одного документа не предъявлено, менты хамят. Привели туберкулезника, думали, что теперь мы точно уйдем. Но вскоре сами испугались заразиться и увели его. Включили громкую связь, но там что-то заклинило, и стоял ужасный шум и треск. Не было слышно даже себя. Мама нашла источник и выдернула какой –то проводок. Шум прекратился. Менты негодовали, что мы сломали их имущество.
Ночь. Мама и Ваня уснули, а нам с тетей негде было спать, и мы дремали сидя. В 2 часа ночи подошел какой-то мент и попросил тетю пройти с ним. Я пошла тоже, тогда-то вещи и остались без присмотра, но я периодически выходила, когда слышала, что хлопает металлическая дверь. Просчиталась. Они выходили из кабинета, а не с улицы или с дежурной части. Тогда-то они и подбросили тротиловую шашку и патроны. Но об этом позже.
Мент стал задавать нелепые вопросы: "Кто такой Каспаров? Сколько нам платят? Как мы хотим все изменить? Как относимся к бардаку в стране?" Тетя отвечала ему, он тоже говорил, что они выполняют задание ФСБ, а сами они белые и пушистые. Тетя процитировала ему Библию, аргументов у него больше не было. Он сказал, что ему тоже не нравится этот режим, но он хочет доработать до пенсии, у него маленький ребенок, и его надо кормить. Другой работы в Чите почти нет, и он вынужден работать здесь. Спустя полтора часа он отстал от нас, надеемся, ликбез пошел ему на пользу, и может быть, он задумается. Потом мы уснули.
Утром в воскресенье, 9 июля, тетя посадила Васю на поезд до Питера, ведь он был совсем не в теме и ехал в Питер в университет, где учится уже третий год. Потом вместе с Мишей она поехала в штаб ОГФ, где ей пообещали купить билет на самолет и утром в понедельник отправить в Москву, она надеялась, что хоть оттуда сможет помочь нам. Мы оставались за решеткой. Со слов тети, при поездке за билетами вместе с Алексеем, членом ОГФ Читы, была слежка. Спустя 20 минут после покупки билета, Алексею позвонила знакомая, которая работает в аэропорту, и сказала, что неизвестные интересовались, на какой рейс купила билет Ремизова. Она не ответила им, но знала, что они все могут узнать у начальника Тетя научилась различать гэбню, подходила к ним и говорила: "Что, гэбье поганое, следите! Отзвонитесь своим, скажите, пусть других ставят, вас я уже раскусила". Гэбье только молчало и тупо продолжало следить. За тетей следили весь оставшийся день, ночевать в ментовку она не вернулась. Утром на такси она поехала в аэропорт. Уже прошла проверку документов, когда к ней подошел неизвестный и предложил выйти поговорить. Она стала кричать, что не знает его и никуда не пойдет. Поставила сумку – в ней высветился темный предмет. Ее отвели ее в досмотровую комнату. 40 минут никто не приходил, потом пришли какие-то люди и стали доставать все из сумки. На дне сумки лежал пакет (читинского магазина), все другие тетины вещи были в находкинских пакетах. Онна сразу заявила, что это не ее вещи. В пакете лежал предмет, по размеру как 2 куска хозяйственного мыла, обернутый в бумагу. На нем было написано: "Тротиловая шашка, 400 грамм". Тетю снова повезли в ЛОВДЖВТ. Там фотографировали и описывали все ее вещи. Достали и флаг ОГФ, сфотали, а еще у тети был с собой флаг Ваниной группы (он музыкант). На оранжевом фоне слово "Fuck2 ra", только мы успели нарисовать его лишь простым карандашом, остальное хотели в поезде доделать. Менты записали "Оранжевый флаг". Звонить ей не разрешали, но она успела на клочке бумаги, пока ее вели, написать наш телефон, и попросила случайную женщину позвонить нам.
Мы были в паспортном столе, ждали, когда нас примут. Звонок на мобильный с закрытого номера: "Таня, это я, Вася, меня сняли с поезда в Петровском заводе (пять часов от Читы), забрали телефон и паспорт, потом провели обыск и нашли два каких-то патрона. Таня, передай маме, скажи маме…" Связь оборвалась. Было около 12, и тетя вот-вот должна была улететь. Около 17 часов поступил звонок от незнакомой женщины, что тетя задержана с тротиловой шашкой. Я, мама, Миша и Ваня были в шоке. Почти трое суток менты "шмонали" наши вещи, ничего не нашли, а как только двое с паспортами все-таки решили ехать дальше – нате вам. Полный арсенал.
Мы боялись возвращаться к нашим вещам (третью ночь мы провели в вагоне-гостинице, так как менты выкинули наши вещи на улицу и обещали снова позвать ОМОН, если мы не уйдем). Рано утром мы ушли из своего купе, а теперь узнаем такое. Как возвращаться? Что эти сволочи подложили нам??? Гексаген? В офисе ОГФ собрались все местные журналисты и правозащитники. Вместе с ними мы пошли к тете в ЛОВДЖВТ. Эта, якобы, шашка, все еще лежала в ментовке, никуда ее не возили, но от эксперта пришло заключение, что она настоящая. С тети состригли ногти, сняли ее костюм. Миша вел себя достойно, он только жить начинает, ему 15 лет месяц назад исполнилось, а тут такое. Тетя просила не волноваться за нее. Журналисты взяли интервью, и мы ушли с ними в нашу гостиницу. Там при всех мы переложили все вещи, там ничего не было – логично, мы же без документов, куда мы из Читы уедем. Один из журналистов разрешил нам пожить у него. Мы первый раз нормально поспали и помылись. Рано утром все поехали в прокуратуру, только Ваню оставили дома спать, ему было очень плохо.
Вечером встретились с адвокатом тети, которого предоставили теперь уже наши друзья - Читинский правозащитный центр. Адвокат Прокопьев был больше похож на дачника, старенький дедушка, он единственный не побоялся быть ее адвокатом. Он верующий, поет в церковном хоре. Нам разрешили передать тете кефир и булочку.
Мы снова пошли в прокуратуру и подали еще одно заявление по Васе, от которого вестей больше не было. На следующий день адвокат заявил, что ему надо допросить нас, как свидетелей, что мы хотели сделать в ЛОВДЖД. Дежурный нас не хотел пускать, тогда мама снова пошла в прокуратуру, писать очередную жалобу. Меня, Ваню и Мишу пустили к тете. Тетя рассказала, как две ночи провела в ИВС. Там деревянные нары, ведро с водой для питья и параша. Первую ночь она была одна, а на вторую к ней подселили еще двух женщин, тоже многодетных матерей. Вот кто сидит у нас в тюрьмах. А Путин говорит о демографии. Там с ней очень грубо обращались, постоянно раздевали, досматривали металлоискателем. Песни петь не разрешали, книжки читать тоже.
Не успели взять с нас свидетельские показания, как пришли двое, похожих на гэбню. Следователь велела нам подождать. Я провела гэбне небольшой ликбез, напомнив им про самолет в Иркутске, в котором разбился начальник УФСБ Иркутской области, а такие большие чины, как правило, одни не передвигаются (информацию эту нам подтвердили в областной прокуратуре). Они молчали и смотрели в пол. Ничего – наше дело сказать, услышат они или нет – их дело. Позвонил транспортный прокурор Краснояров, и тетю выпустили. Под подписку о невыезде… из Находки. Шутники.
Мы пошли в областную прокуратуру на прием к Кандакову – и.о. областного прокурора. Подошла туда и мама. Мы по-прежнему ничего не знали о Васе, а шли уже четвертые сутки. Кандаков отдал распоряжение Красноярову связаться с Петровским заводом и узнать судьбу Васи. Четыре часа нам врали, что с Васей все в порядке, но он куда-то ушел, и его не могут найти. Мы знаем Васю, никуда бы он сам не ушел. Мы заявили, что никуда все пятеро не уйдем, пока нам не дадут поговорить с Васей. Стали думать уже о страшном. Дозвонились до генеральной прокуратуры, послали туда факсом заявление. Только тогда нам дали поговорить с Васей. Обещали, что отправят его обратно в Читу первым поездом, и ночью он будет здесь.
Прокуратура возбудила по нашим жалобам уголовное дело по факту незаконного снятия с поезда и избиения. Мы давали показания. Спустя 8 суток наконец-то установили наши личности и выдали нам временные удостоверения. Мы сразу на вокзал, а там нам объясняют, что билеты наши недействительны, так как куплены были на паспорта, а теперь у нас временные удостоверения, хотя в них указаны наши паспортные данные, и все наши билеты пропали. Мы можем ехать хоть куда, но если купим новые билеты. Эти же билеты стоимостью 55 тысяч рублей железная дорога "нам прощает". Снова идем в прокуратуру, там говорят то же самое.
Нас на улице стали узнавать люди, фотографировались с нами, как с первыми террористами в Чите. Когда нас ФСБ в первый день снимало на камеру, на следующий день по местному ТВ вышел сюжет о нас как о террористах из Находки.
17 июля мы пошли на футбол "Чита-Находка". Там нас тоже узнавали, сочувствовали, мы вообще везде, где могли и кому могли, рассказывали про нас и других соратников, оказавшихся в такой же ситуации. ОМОН, охранявший стадион, заставил нас сесть на отдельную трибуну "для вашей же безопасности". Наша команда проиграла, мы пошли потом на пресс-конференцию к футболистам. Они тоже уже про нас знали. Гэбня пропиарила нас хорошо.
18 июля, во вторник, мы пошли в прокуратуру на очную ставку. Омоновец дал показания, что меня никто не бил, и с поезда меня на руках вынес ППСник, и пока он меня нес, я так размахивала руками и ногами, что ранила восьмерых омоновцев. Около 20-00 нам в прокуратуру позвонили с ЖД и велели в 23-00 быть на вокзале. Провожали нас и прокурорша, г-жа Морозова, и Трусков, начальник Читинской ЖД. Даже мэр города проходил мимо в 12 часов ночи. Пришли и наши новые друзья: бард Костя Шлямов и правозащитники Читинского правозащитного центра. Был также один гэбешник, который не удержался и вступил с нами в дискуссию. Рядом стояли вышедшие покурить из поезда мужики – перегонщики, которым я тоже уже успела про нас рассказать.
Ваня снова снимал все происходящее на камеру. Гэбешник говорит маме: - Вы не обычные люди, вы не как они, вы отличаетесь…вы фанаты… -чего? -Пока не знаю, но разберусь.
Я вмешалась в разговор: - Почему фанаты-то? -А тебя девочка как зовут? -ой, вся страна знает, как меня зовут, а вы нет? Таня Корчевная. -Танечка, про вас одна очень хорошая группа песню поет, группа "Тату"… -Офигеть. Сколько у вас айкью сантиметров? Тату они слушают… -Да, песня "люди-инвалиды" - это про вас. -А кроме тату гэбня слушает что-нибудь?
-А когда Пушкин умер? Знаете? Строите здесь из себя умных. -Было бы к нам такое внимание, если бы строили. А что, Пушкин умер? -Танечка, а с его творчеством-то ты знакома, а с Лермонтовым? -"Но есть и высший суд, наперсники разврата, есть Божий суд, он ждет, он не доступен звону злата, и мысли и дела он знает наперед. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью, оно вам не поможет вновь, и вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь …"
Гэбешник тогда погрустнел и выдавил из себя еще одно подтверждение своей эрудированности – А Омара Хайяма вы читали? -"…если б в мире законом была справедливость, ты бы не был последним на этом пиру"- выдала мама.
Гэбешник поник окончательно, но я добила его "Пилотом", Губерманом и Бродским. -Танечка, я искренне желаю тебе счастья. -Я вам искренне верю и в свою очередь желаю сменить позу на позицию и встать в наши ряды, а то ведь Богу, ой как неугодны ваши дела, и случай с вашим коллегой в Иркутске - тому очередное подтверждение.
Железнодорожный начальник и прокурорша поднялись с нами в вагон, нам выделили купе и 2 места в соседнем купе, в штабном вагоне, за счет дороги. Нашу депортацию они будут долго помнить. Мама провела очередной ликбез, и нам показалось, что они задумались.
