Хотя деление на левых и правых либералов во многом устарело для Европы (где давно властвует неолиберализм или просто новые) и носит более символический и метафорический характер, оно отчасти сохраняет свою актуальность в других политических пространствах. Например, в США, где демократы во многом являются левыми либералами. В то время как сами республиканцы это – правые либералы и консерваторы (неоконы).
В этом смысле интересно посмотреть на политическое (точнее, конечно – псевдополитическое) противостояние в России, где, понятное дело, нет политических партий, кроме назначенных Кремлем на эту роль. Но есть подчас латентные политические убеждения (или их образы) и что-то похожее на политическую логику тех или иных сил.
В ситуации перехода от персоналистского и лениво авторитарного режима Владимира Путина к куда более жестко авторитарному и отчасти тоталитарному (я бы сказал неототалитарному, несмотря на сходство с корпоративным государством Муссолини или режимами Латинской Америки) трудно не заметить принципиально новые черты, в том числе – намеренную политическую аморфность и декоративность. Политическими убеждениями является социальное выживание во что бы то ни стало. Как и недопущение какой-либо политической конкуренции, угрожающей монополии на власть той корпорации, которая эту власть в свое время приватизировала.
Однако эта банальная констатация не отрицает псевдополитическую и экономическую логику поведения властной корпорации, очень часто противоречащую собственной пропагандисткой риторике, что является по-своему интересным явлением. Риторически позиционируя себя как обращенную к самому широкому электорату, прежде всего, к его беднейшим и наименее образованным слоям (то есть по многим заявлениям как бы лево-ориентированная), властная путинская корпорация проводит политику по сохранению преимуществ наиболее богатых слоев, получивших свое состояние в результате номенклатурной перестройки и номенклатурной приватизации. То есть отчетливо правая (и отчасти похожая на американских республиканцев).
И если прибавить к этому обстоятельству неоднократные заявления о губительности для России и невозможности пересмотра итогов приватизации, то есть де-факто заявления о священности частной собственности (в реальности эта собственность, конечно, не частная, а корпоративная), то нетрудно увидеть в этой политической стратегии черты правого либерализма.
Понятно, что никакой защиты прав человека и прочих либеральных свобод в реальной политике властной путинской корпорации не сыскать. То есть найденный нами правый либерализм является во многом усеченным и фиктивным, но даже при учете отчетливых фашистско-корпоративных тенденций последнего (послекрымского) времени, обстоятельства, в которых сложились состояния путинских олигархов, – это обстоятельства праволиберальной идеологии, переходящей в просто крайне правую.
Теперь бросим взгляд на политический портрет российской оппозиции. Разумеется, она политически разношерстна, хотя ее политический спектр и существенно сузился вместе с войной против Украины и перехода ряда противников власти среди левых и националистов на государственно-патриотические позиции (и выходом, по крайней мере, временным из числа реальной оппозиции).
Но если внимательно посмотреть на политические предпочтения тех немногих сил, что продолжают оппонировать путинскому режиму, то мы с удивлением (конечно, кажущимся, ведь мы к нему готовы) обнаружим, что и ядро путинской оппозиции – это тоже правые либералы.
Понятно, что здесь, в отличие от властной корпорации, риторика защиты прав человека и прочих либеральных свобод является не служебной, а напротив – основной (возможно, гипертрофированно пропагандистской, подаваемой как совокупность естественных прав и свобод), но в любом случае либерализм присутствует. Однако, оценивая предложения по экономике (если они высказываются) или пакету предлагаемых реформ (обычно это наивное требование вернуть действенность институтам гражданского общества), политические предпочтения оппозиционной элиты остаются также праволиберальными.
То есть точно так же отвергается идея пересмотра результатов номенклатурной ельцинской приватизации, сохранения в неприкосновенности крупных олигархических состояний, сохранения плоской шкалы налогообложения и прочих праволиберальных компонентов. И при этом сохранение бюджетного финансирования, которое давно стало иглой наркомана, на которой сидит большая часть российской интеллигенции.
Да, не всегда риторика оппозиционных спикеров распространяется до формулирования аспектов экономической программы после обретения (в далекой или близкой перспективе) власти, очень часто именно эти части программы оказываются в зоне неслучайного умолчания. Однако, казалось бы, разоблачительные сообщения об общих светских тусовках представителей власти и оппозиции, которые продолжают старые дружеские отношения, не так и удивляют – да, одни находятся у власти, вторые ей оппонируют, подчас вроде бы жестко, но политические убеждения и социальные интересы у первых и вторых очень часто совпадают.
Ни революции, ни пересмотра итогов приватизации, ни социального государства с его леволиберальной заботой о социальных неудачниках не хотят ни власть, ни оппозиция.
У этого парадоксального сходства несколько объяснений.
Легко вроде напрашивается самое легкое из них, что оппозиция – фиктивна, что она предоставляет собой только видимость, что все (ну, почти все) продались или постепенно продавались, начиная с перехода на бюджетное финансирование культуры. И на самом деле оппозиция просто хочет занять место власти, политически и идеологически от нее не слишком отличаясь.
Невзирая на широкую распространенность этой интерпретации, особенно в провластных кругах, она вряд ли так уж убедительна. Возражение, правда, только одно – тот самый акцент на либерализме, на правах, свободах, институтах, о которых много говорит оппозиция и которые в условиях отсутствия нормальной политической конкуренции во многом являются ее политическими обещаниями.
Понятно, от них вроде бы, как от избыточной риторики, можно отказаться, как это сделала в свое время путинская корпорация. Но провернуть этот трюк еще раз, тем более сегодня, когда авторитарное государство превратилось или превращается на наших глазах в корпоративное (говорить фашистское или нацистское очень не хочется, потому что это неонацизм и неофашизм эпохи Фейсбука и интернет-телевидения) вряд ли возможно: символические обещания тяготеют к их материализации. В какой степени этот довод является убедительным, решает каждый читатель. Хотя и все сомнения не менее обоснованы.
Однако тот факт, что оппозиция в стране, где общество преимущественно придерживается левых популистских взглядов, упорно отстаивает свою праволиберальную направленность, имеет и другие объяснения.
Первое: практически все левое и даже отдаленно отдающее социализмом скомпрометировано советским периодом. И эта детская боязнь левизны застит глаза. Второе: риторически сама власть отстаивает (или отстаивала) левую политику, и логика противостояния вроде бы требует занимать противоположную позицию.
Но, как мы убедились, на словах являясь левой, властная корпорация занимает правую и все чаще крайне правую политическую позицию, находящую все большую, отчетливо нарастающую поддержку у населения (как бы не смеялись и не опровергали некоторые – эти пресловутые 85-86 процентов). А это приводит к тому, что, стремясь отличаться от власти, оппозиция политически к ней только приближается в глазах внимательного наблюдателя.
О том, что этот правый либерализм тотален для оппозиции, свидетельствует достойный акцентирования факт, что правыми либералами являются практически все (за ничтожным исключением) более-менее известные фигуры – оппозиционные политологи и журналисты, политические активисты и редакторы независимых СМИ.
Перечислять неохота, легче, казалось бы, назвать исключения, но их почти нет, статусные либералы – правые. А левые – маргиналы, которые там, за линией политического горизонта. Или в тюрьме, как тот же Удальцов.
Понятно, что реальный шанс не только оппонировать власти, но и просто спасти кого-то или что-то в этом потоке популизма, захватившем большую часть страны, – это занять сильную политическую позицию (увы, пока псевдополитическую). Позицию по типу современных европейских интеллектуалов. То есть
осуществить дрейф от правого либерализма к левому, к идее социального государства, к пересмотру результатов номенклатурной приватизации, лишению путинской властной корпорации экономического фундамента и, возможно, к реабилитации таких инструментов политической борьбы как восстание и революция.
Без этого поворота, без уточнения своей перспективной программы, которая не должна оставаться в зоне умолчания, превращение в реальную политическую силу будет оставаться проблематичным.
Да и наиболее светлые стороны противоречивой русской культуры – это поддержка (чаще, конечно, декларативная) слабых, безымянных и павших. Без народопоклонения, без неуместного возвеличивания состояния необразованности и социальной невменяемости. Но все равно поворот в сторону социального государства и тех, кто обделен: умом, происхождением, социальным капиталом, надеждой – реальная и политически достойная позиция.
